Валерия Гай Германика: «Любовь сильнее водки!»

А что значит знать тебя лично?
Ну просто пообщаться подольше. Отсканировать внутренний мир, его богатство и красоту. (Смеется.) У меня недавно история была, когда человек думал обо мне одно, а потом мы поговорили, и он поменял свое мнение.

Кто этот человек?
Ксения Собчак. Мы с ней снимались в фильме Марии Саакян «Дом 2012». До этого мы с Ксюшей общались редко, и у нее было устоявшееся мнение обо мне. Я ей даже при встрече сказала: «Мне неинтересно что-либо тебе доказывать, потому что ты свое первое впечатление считаешь единственно правильным». Потом так сложилось, что мы узнали друг друга ближе. Посидели вечерами вместе на лавочке и поняли, что можем дружить. Я стала к ней иначе относиться, она ко мне тоже.

Есть наверняка кумиры детства и юности, в которых ты при встрече разочаровалась?
Вот это случается постоянно. Я же люблю создавать себе кумиров, меня это вдохновляет. Я и кино всегда снимаю для кого-то – передаю ему тайные послания. И всегда этот кто-то оказывается абсолютно другим человеком.

Хуже?
Не знаю, хуже или лучше, но абсолютно другим. Как сказал мой бывший жених Глеб Самойлов (Экс-фронтмен группы «Агата Кристи». – Прим. ред.): «Ты 15 лет слушала мои песни и не знала, куда идешь?» Видимо, я как-то по-другому его песни понимала.

То есть Глеб Самойлов тоже оказался другим человеком?
Я считаю, что он моя личная неудача.

Почему же сразу неудача?
Я сейчас переоценила все, что было. Скоро год, как мы расстались. А неудача в том, что тогда я очень сильно верила, будто любовь может спасти мир.

Прямо как Вера Брежнева
Да, как Вера Брежнева. Я реально всю жизнь верила, что любовь излечит любую болезнь, что она сильнее водки... и всего остального. А оказалось не так. То ли любовь была ненастоящей... Я и сейчас не могу до конца понять все, что случилось. На Глеба у меня теперь абсолютно трезвый, объективный взгляд. Ума не приложу, как я, живя с ним, не замечала, что все не так. Для меня он был прекрасным принцем. А сейчас он для меня... (Думает.)

...обычный человек?
Нет, не обычный. Но я отстранилась и теперь даже не знаю, кто он для меня. Глеб не очень здоров, это видят и знают многие, чего скрывать? Это не я придумала, это не оскорбление. Ну, как если бы мы с тобой шли по улице, среди домов, тротуаров, а рядом с нами Глеб – только он идет по траве, в лесу... Он все время пребывает в состоянии измененного сознания. И когда такой человек говорит «Я тебя люблю,» я не могу назвать это удачей. Какой тут опыт? Трансцендентальный, мистический? Мне трудно разобраться. Раньше я считала, что признаться в любви можно единственному и потом навсегда с ним остаться. А теперь думаю: а были ли вообще мои слова правдой, когда я признавалась в своих чувствах?

Даже если это были такие нестандартные отношения, то зачем же делать совсем уж неутешительные выводы?
Я еще не сделала никаких выводов, но история с Глебом очень сильно переломила меня. У меня сейчас новые отношения, и я очень сильно боюсь снова ошибиться. Осторожничаю, не спешу. Мой новый принц уверяет, что я все усложняю. Но я не хочу опять оказаться в той яме, в которую попала с Глебом. А я была на грани сумасшествия. И считаю, довольно легко отделалась. Все могло закончиться хуже.

Скажи, вынесла ли ты какой-то положительный опыт из несчастной любви? Может, это дало толчок творчеству?
Конечно! Я же долго не работала. Пока была с Глебом, потеряла не только дело, деньги, но и доверие людей, с которыми сотрудничала раньше. Было очень сложно. Ну а потом люди снова вернулись ко мне, увидели, что я очень хочу работать и готова направить всю свою энергию в нужное русло. Несчастная любовь – подпитка для режиссера. Режиссерами ведь от хорошей жизни не становятся. И я прямо почувствовала, как эти страдания пошли мне на пользу. Даже родители говорили, что в тот момент я стала принимать очень серьезные решения. На волне всего происходящего мы с драматургом Сандриком Родионовым написали сценарий полного метра, который скоро начнут снимать. Тогда же я очень легко сняла сериал об отношениях взрослых людей. Я была мрачна, печальна и весь этот свой опыт разложила на актеров.

Это сериал, который изначально носил название «69»? Как поза в сексе?
Да, но он уже называется не «69», у него другое название, очень стыдное. Его не я придумала – продюсеры.

Говори уж, я постараюсь это пережить.
Это же заказ, я пришла на готовый сценарий, меня просто выбрали. Но помимо меня были и другие кандидатуры всяких известных режиссеров...

Так как называться-то будет?
«Краткий курс счастливой жизни». Я тут ни при чем. Мое название, конечно, «69». Хотя бы потому, что у меня в сериале «Школа» было столько серий.

Каждый твой герой, а особенно это стало заметно в «Школе», пытается доказать, что он личность. Что ты вкладываешь в это понятие?
Я бы не взяла на себя смелость делить людей на личности и не личности. Я в каждом вижу индивидуальность, нахожу особенные черты, которые не повторяются. Для меня все люди разные. Я же режиссер-документалист, мне интересно человечество. (Смеется.)

Часто вставал вопрос: стать частью коллектива или остаться одиночкой?
У меня не получается быть частью коллектива. Что-то не так – я тут же протестую. Коллектив надо набирать под меня. Вот я сейчас снималась в фильме, это был ад. Одна коллега в какой-то момент не выдержала и сказала: «Все, я тебя сейчас убью!» Так я ее бесила. Но потом меня все равно все полюбили. Сейчас у меня есть группа, с которой я работаю постоянно. Мы называем себя киносемьей. Делаем уже несколько проектов вместе. Этот коллектив сформирован из людей, которые хотели работать именно со мной.

Когда была создана эта киносемья – во время съемок «Школы» или «Все умрут, а я останусь»?
На съемках «Школы». С тех пор мы работаем вместе, даже «светики» – наши. Все – наши.

Тебе приходилось увольнять людей?
У меня это просто. Даже бывает так, что как начну увольнять...

...и не можешь остановиться?
Раньше увольняла постоянно. Сейчас реже, ведь остались все свои. Могу сказать кому-то, что все, придется расстаться, потому что дружить круто, работать – нет. Если человеку очень хочется продолжать, он обещает, что все исправит. И если я чувствую необходимость в нем, даю шанс.

А тебя когда-нибудь увольняли?
Не могу припомнить. А как это?

Ну от творческой неудачи никто не застрахован.
У меня все проекты можно пересчитать по пальцам – их не так много, никто не сможет снять их за меня. В этом плане я незаменима.

Тебя зовут в профсоюзы, киносоюзы, партии?
Да на меня забили все. (Смеется.) Не зовут ни на одну премьеру. Только на всякие гламурные вечерины.

Почему так?
Я вообще не знаю. Никто не зовет.

А тебе хотелось бы пойти на премьеру?
Было б приятно, если б кто-нибудь позвал. На Московский кинофестиваль меня тоже не приглашают. Два года назад я сама пришла – не пустили. И в киносоюзы не зовут. Коллеги вообще со мной не общаются после «Школы». Спросите, если будете у кого-нибудь интервью брать, почему. Но я не страдаю. Я ушла из кинотусовки. Не пересекаюсь с ними – и слава богу.

У тебя же были друзья из режиссеров так называемой «новой волны» российского кино?
Ну какие друзья?.. Дружбы нет, там все разделились и остались со своими интересами. Я даже вижу иронию по отношению к себе в глазах некоторых людей, это не очень приятно. У них свой тесный круг, они себя гениями считают, пьют и друг друга нахваливают: «Ты гений!» – «Нет, это ты гений!» А я не вижу гениальности в их фильмах – это, наверное, моя большая проблема. А они – в моих. Но я-то в своих вижу! Вот такая пропасть между нами.

Может, это зависть?
Не знаю, если честно.

У тебя сейчас киносемья, техническое обеспечение, бюджет, график съемок... Ты не скучаешь по тому времени, когда брала в руки камеру-мыльницу, снимала, а изображение на широком экране на пиксели расползалось?
Нет-нет!

Но в этом же была романтика?
Нет в этом романтики. Мне нравится, когда у меня эти гримвагены, еда из ресторана. Чтобы каждый день меня с утра спрашивали, что бы я хотела. И я забыла, как брать в руки камеру.

Сейчас у тебя больше обязательств и ответственности?
Я свободный художник, какая вообще может быть ответственность?

Тогда творческая анархия?
Меня позвали для того, чтобы я сделала то, что хочу. Вот я и делаю.

Но у тебя же есть непосредственные руководители? Как сделать так, чтобы ты стала послушной?
Я всегда послушна, когда мне говорят: «Делайте как знаете, Валерия». Я моментально становлюсь шелковой, милым зайчиком.

Ты законопослушный гражданин? Конституция? УК РФ?
Мои законы – это заповеди. Я не краду, не возжелаю чужого мужа. Не завидую. Ну и все остальное.

Как строятся твои отношения со сценаристами?
Для меня сценаристы – это те, с которыми я работаю – Сандрик Родионов и Максим Курочкин. А те, кого нанимает компания «Красный квадрат», для меня не существуют, отношения с ними я не строю. Мне не важно, что они пишут, я все равно снимаю свое.

Во время съемок «Школы», я знаю, были конфликты по этому поводу.
Главный конфликт произошел из-за того, что героиня сериала Аня Носова умирает. Я придумала в конце ее убить. А главный автор сериала запротестовала, сказала, что это ее героиня, она не хочет ее смерти. И вторую половину сериала я сняла без сценария. Точнее, у меня все актеры знали свои финалы и сами себе сценарий написали.

У тебя сейчас в работе параллельно несколько проектов. Ты взрослеешь в плане стилистики, тем, героев? А то говорят же, что Германика может снимать только про школу.
Я много другого сейчас делаю. Оставляя старое содержание, пытаюсь работать с новой формой. Каждый раз что-то меняю. Но характерный для меня почерк никуда не исчезнет.

В твоих новых проектах будут фигурировать субкультуры?
У нас в сериале есть одна субкультура под названием «Олег Гаркуша» (Вокалист эксцентричной группы «АукцЫон». – Прим. ред.). Он у нас и будет фигурировать.

Ты видела «Суходол» с его участием?
Он рассказывал про эту ленту, когда ездил представлять ее на «Кинотавр». Я фильм не видела, меня же туда не позвали. А что, хорош «Суходол»?

Любителям Бунина и классической литературы должен понравиться. Шуршит сено, горит усадьба...
Я люблю классическую литературу.

Твоя принадлежность к готике и другим субкультурам сохранилась?
Я осталась такая же.

Согласна, что сейчас субкультуры стали менее актуальны, чем в 90-х?
И это плохо, потому что пропали готы. Мне стало не с кем поговорить. Недавно с Ромой Зверем взяли вина, я говорю: «Пошли на Патриаршие, на лавке сидеть – вдруг готов встретим!» Но никого не было. У меня все так и осталось, я, как и прежде, одеваюсь: те же цепи, серьги. И если я на улице встречаю людей с крашеными волосами, черными губами, мне приятно.

А эпоха эмо прошла?
Эмо вообще имели больше отношение к моде. Круто же показать, что в этом холодном мире я умею чувствовать и плакать. Эмо существовали вне культурного контекста, поэтому быстро рассосались.

Стремление принадлежать субкультуре – это желание выделиться или, напротив, примкнуть к коллективу?
У всех по-разному. Иногда это крик о помощи грустного, одинокого «я». А некоторые таким образом говорят: посмотрите, какой я урод, и буду еще уродливее, проколю себе пирсингом все лицо. А кто-то считает, что вся школа – стадо, а он панк-анархист. И живет по-другому. Но чаще всего это все от одиночества и чувства протеста по отношению к миру. А еще от внутренней романтики, от поэтичности. Они подлунные люди, сомнамбулы.

У тебя раньше в носу тоже был пирсинг.
Я сняла сразу же после разрыва с Глебом. Раньше я не могла избавиться от пирсинга – без него чувствовала себя голой. И, расставшись с Глебом, поняла: пора совершить что-то радикальное. Иначе бы я вернулась к нему. Я несколько раз хотела это сделать, но останавливалась. Сидела дома. Долго себя «ломала». И потом вынула пирсинг. Это был еще один мой поступок.

Бываешь ли ты в Строгино, где провела юность?
Когда у меня случился этот кризис, я ездила бухать в Строгино. Там живут люди, которые мне делали гадости. И была дебильная тяга поехать и похвастать: посмотрите, на какой машине я теперь езжу! Идиотизм! Сейчас мне за это стыдно.

Как твоя дочка поживает?
Недавно отдыхала в Турции с бабушкой, потом на даче. Потом мы вместе поехали в Геленджик в экспедицию, доснимать кино.

Не думаешь, что сейчас модно быть матерью-одиночкой?
А я бы с удовольствием разделила эту ответственность с кем-нибудь стоящим. Отец Октавии – женатый человек. Да, есть на мне такой грех. Он говорил, что и меня любит, и к Октавии хочет. И не развелся. Хотел и рыбку съесть, и на люстре покачаться. Такие люди нечисты, я им закрываю дорогу в свою жизнь. Так что я не следую этой модной тенденции, просто так получилось.

Мужчины тебе часто кажутся странными?
Я люблю мужчин, я их фанат.

Несколько лет назад ты говорила: «Я слишком критично оцениваю человека, который мог бы быть рядом. Размениваться по мелочам не хочу». Сейчас так или планка опущена?
По-прежнему так.

Пес Моня все время с тобой?
Да, он тоже мой принц.

Почему он фиолетовый?
Снимался у нас в сериале.

В роли фиолетовой собаки?
Нет, его просто покрасили в фиолетовый цвет. Потом он появился со мной в фильме Маши Саакян, и его перекрасили в черный. И когда вернулись обратно к сериалу, нам надо было снова сделать Моню фиолетовым. В итоге сожгли ему шерсть. Пришлось Моню побрить, и он долго бегал лысенький.

Одно время ты хотела сняться для Playboy. А сейчас?
Я появилась голенькой на обложке Rolling Stones. (Смеется.) Мне даже подарили мое огромное фото. Я сейчас перестала ходить сниматься, в том числе и на телик, затаилась.

Работа?
Работа. И личная жизнь интересная.

Дом на Новой Риге, который ты хочешь, когда купить сможешь?
Может, годик еще... Не знаю, я все возможное делаю для этого.

Видел тут автосалон под названием «Германика». Подумал, твой. Разбогатела Лера.
Нет, это салон какого-то дяденьки. Я своей фамилией прославляю эту фирму, которая продает «Фольксвагены», я же могла бы стать их лицом. А они не хотят мне машину дарить. А дочь я Октавией назвала, так что мне можно еще и «Шкоду» дать. Тоже не хотят люди. Им неинтересно. Не видят они во мне героя нашего времени.

Беседовал Андрей Захарьев