Женщины на войне

За всю историю жители нашей планеты жили в мире всего 292 года. Это значит, что остальное время (несколько тысяч лет!) кто-то с кем-то сражался, проливал кровь, убивал. Но боль испытывают не только те, кто отправляется на поле сражения. Видеть, как мирные люди превращаются в зверей, искать тела близких среди городских руин после бомбардировки, бросать свой дом, чтобы укрыться от жестокости и насилия, – этот тяжелый груз чаще всего ложится на женские плечи. И он становится в разы тяжелее, если «женщине» едва исполнилось 12 лет.

Тане Барановой было 12, когда в Душанбе, где она жила с родителями, начались военные столкновения. «В Таджикистане было много русских, — вспоминает девушка, — на развитие республики выделялись дотации, кипело строительство, во всем чувствовался прогресс. Таджики были очень дружелюбны, мы не ощущали себя чужими. Учились все вместе, общались, дружили. У дедушки был приятель таджик, живший в кишлаке. Он часто приглашал нас в гости. Мы ели плов, сидя на топчане, спали в его доме, построенном из кизяков. Эти поездки всегда были праздником.

Все изменилось резко и стремительно. Начались избиения русских парней, девушкам стало опасно ходить одним по городу. Первый крупный митинг был якобы против армян. Как-то я с родителями гуляла по зоопарку, а потом поехала к бабушке. Села в троллейбус, который шел через главную площадь, и там он въехал в толпу протестующих, которые начали раскачивать троллейбус. Какая-то русская женщина быстро схватила меня в охапку и потащила в укрытие – ближайшую подворотню. Потом мы перебежками, дворами, добрались до моей бабушки. До сих пор с благодарностью вспоминаю ту женщину.

Через какое-то время в городе появились боевики. Перестал ходить транспорт, постоянно где-то случались перестрелки и поджоги автомобилей. Наша семья скрывалась у соседей-узбеков, потому что пошли слухи, что боевики будут громить квартиры русских. Однажды, спрятавшись за занавеской, я разглядывала в окошко улицу. По дороге шел русский мужчина с сеткой яиц, и неожиданно на него набросились таджикские парни, начали избивать железными прутьями. Он закричал, попытался отбиться, потом упал под ударами. Помню, как отлетела в сторону его сумка. Дальше я не смогла смотреть, убежала вглубь комнаты и зарылась в подушки.

Зверство, агрессия проявлялись в мирных людях. Конечно, не все таджики поддерживали действия националистического толка. Но русским невозможно было больше оставаться в Душанбе. Нам пришлось бросить все и уехать в Россию. И, наверное, принять новую реальность оказалось даже тяжелее, чем столкнуться с войной. Первые 5 лет папа порывался вернуться, а тетя до сих пор уверена, что ее настоящая жизнь осталась в Таджикистане. Тем не менее иного выхода у нас все равно не было.

То, через что я прошла, сделало меня очень серьезной. Однако, с другой стороны, я теперь не пасую перед трудностями. По сравнению с теми событиями все остальное кажется пустяком».

«Я не успела хорошо узнать своего старшего брата, — рассказывает 24-летняя Милана Джагиева из Чечни. — Помню, Альберт мастерил мне куколок из листочков и сочинял сказки. Ему было 14 лет, когда начались военные действия. Он был у нас главным мужчиной в семье: отец погиб в уличной стычке еще за год до этого. Однажды брат пошел за хлебом на другой конец Грозного, а буквально через час в городе началась бомбежка. Мама, услышав звуки взрывов, схватила меня и бросилась на улицу: нас учили, что надо прятаться в канавах. Мы пролежали там вплоть до наступления темноты, но, слава богу, в наш район самолеты не залетели. Альберт домой не вернулся. Утром мы с мамой пошли его искать: выходить ночью было слишком опасно. Обошли всех знакомых, у которых он мог укрыться, дошли до магазина – от него остались одни руины. Я тогда мало что понимала, ныла, что долго идем и что мне хочется есть. Но потом увидела, как после нескольких часов хождений по городу мама села на землю и отчаянно зарыдала. И вот тогда я осознала, что случилось что-то по-настоящему страшное. Альберта мы так и не нашли.

После этого момента в памяти все слилось в одну черную полосу, я не могу вспомнить какие-то детали. Мама заболела, ее мучили постоянные приступы панических атак. Для лечения нужны были деньги, а их у нас не хватало даже на еду. Я, сколько себя помню, постоянно где-то подрабатывала. Например, на рынке помогала выкладывать продукты: получала копейки, зато в конце дня можно было взять несколько залежалых фруктов. Из-за работы приходилось пропускать школу. Я мечтала поступить в университет, но кто бы тогда нас кормил? Сейчас на лишние деньги я покупаю учебники. Надеюсь, все же удастся наверстать школьную программу и стать студенткой».

На войне убивают. Не только людей, но и мечты, а вместе с ними и будущее, которое могло бы быть совсем другим. «Я хотела стать танцовщицей, мечтала о мировой славе, — вспоминает Мария Плион, журналист и правозащитник из Южной Осетии. — Мама водила меня в хореографическую школу, даже когда на улице было очень холодно и многие родители оставляли детей дома. Я думаю, мне повезло, что я так любила танцы. Я занималась ими 17 лет! Именно они спасли меня от депрессии, в которой до сих пор пребывают многие мои сверстники. Еще я всегда улыбаюсь, когда вспоминаю лето, потому что в это время появлялись фрукты. Мы лазили по деревьям и с наслаждением ели кислые зеленые яблоки. Это было очень вкусно! А больше никаких светлых воспоминаний о детстве у меня, пожалуй, и нет. Мне непросто о нем вспоминать и, как это ни странно звучит, тяжело смотреть на играющих беззаботных детей. Для меня тот период стал школой выживания, и я не понимаю, как может быть иначе.

В 6 лет я принимала участие в политических протестах. В 1990 году в Цхинвале постоянно проходили шествия и митинги, и моя мама всегда на них ходила. Нас с сестрой не на кого было оставить, поэтому она брала нас с собой. Правда, мы тогда мало что понимали.

Когда мне было 8 лет, нас отправили на каникулы к дяде, бабушке и дедушке. В это время там начались этнические чистки – людей по этническому признаку выгоняли из домов, без денег, без вещей, запрещали возвращаться под страхом смерти. За три дня вооруженные группировки опустошили почти 12 сел. В дом дяди пришли почти сразу, так как, по их данным, наши с сестрой родители были боевиками. На самом деле мама работала в библиотеке, а папа – на заводе. Если бы нас не предупредили, вряд ли я сейчас рассказывала вам эту историю. К одной нашей родственнице, старушке 80 лет, ворвались в дом и убили только из-за того, что ее сын служил в южноосетинской милиции. К счастью, дядя успел отвезти меня и сестру в ближайший поселок, там мы сели на первый же автобус до Северной Осетии. Я знаю, что дядя тогда очень пострадал: его избили до полусмерти. С тех пор он практически не выходит из больниц. Тогда калечили почти всех мужчин. Женщин мучили или насиловали.

Нам с родителями пришлось покинуть свой дом. Мы часто переезжали с места на место, потом некоторое время находились в лагере для беженцев. Его организовали в бывшем санатории с маленькими комнатами, в которых жили целые семьи. Но нас хорошо кормили, и это уже было счастьем.

Без войны я себя не помню. Я стала убежденным пацифистом из-за ее постоянной близости. Во время боевых действий женщины Цхинвала каждый день делали макияж, красиво одевались и ходили на шпильках назло разрухе, ужасным бытовым условиям. Это помогало сохранять бодрость духа, причем не только девушкам, но и мужчинам. Это было неким моральным противостоянием войне. Тогда, наверное, я для себя и решила, что войну можно остановить, можно с ней бороться. Полтора года назад я занималась пропагандой мира в Северной Осетии, где мы с коллегами организовали осетино-ингушский круглый стол для блогеров и журналистов с обеих сторон. Сейчас работаю над проектом, цель которого – наладить грузино-осетинский диалог. Конечно, это лишь маленькие шаги, но и они очень важны. Когда пушки перестают стрелять, тишина должна быть заполнена нормальным разговором, а не криками и проклятиями. И, безусловно, нужно помнить, что самая жестокая война идет на идеологическом поле. Наверное, это было одной из причин, почему я стала журналистом. Надо давать людям больше объективной информации, потому что искажение фактов, как правило, приводит к новому витку конфликта.

Сейчас у нас снаряды не рвутся, но война может в любой момент снова перейти в горячую фазу. Вот это самое тяжелое – когда стрельба прекращается, а все равно ничего не решено. Тот вопрос, из-за которого все началось, так и остался открытым. А людям, с их горем, проблемами, нужно это понимать и жить дальше. Только вот как?»

Я помню, как в фильме «Пятый элемент» главная героиня, инопланетянка Лилу, находит в энциклопедии слово «война», читает и ужасается людской жестокости. И когда приходит время защитить наш мир, Лилу просто отказывается это делать: «Зачем спасать такую планету? Если не кто-то извне, тогда она сама себя убьет». И еще я помню, что ответил ей главный герой: «Зато на Земле есть любовь. И это то, что стоит спасения». Звучит, конечно, очень по-голливудски, зато верно. Войне, с ее болью и разрушением, должно быть что-то противопоставлено. Причем не в критический момент, когда уже летят самолеты и надо провожать любимых на фронт, а всегда. Надо бороться не против войны в России, Сомали или Сирии, а во всем мире. Потому что мы не знаем, когда она может начаться и кого способна затронуть. Думать о мире должны не только те, кто уже столкнулся с ужасами войны, но и те, кто не хочет их в будущем.

ТЕКСТ: Анна Ступенькова