Куртку застегни!
Когда мы попросили Бубликова написать серьезную статью о его отношениях со своим отцом и отцом М., Антон спешил на вокзал. А через несколько дней прислал поучительный (и серьезный, конечно!) рассказ о том, как они с М. встречали ее папу на платформе.
Она сначала хотела сказать: «Понравишься, не переживай», – но вовремя вспомнила, что Бубликов в ключевые моменты жизни – а сейчас, по его мнению, был именно такой – склонен превращаться в злобное и подозрительное существо, которое, только дай волю, изгрызет тебе мозг вопросами «А кого ты с ним уже знакомила?», «А зачем?», «А почему ты вообще встречалась с этими людьми, если в мире уже был такой замечательный я?"... Бубликов не был ханжой и не выступал против секса до брака (ха-ха, еще бы он выступал), но мысль о том, что когда-то М. могла встречаться и даже жить (тут с Бубликовым обычно случалась одышка от негодования) с кем-то еще, не очень помещалась у него в голове, как не помещается в голове у пятилетнего ребенка мысль о своей смертности.
БУБЛИКОВ КАК СЫН
Как-то Бубликов рассказал М. о свободолюбивом хомячке Рублике, с которым они жили пару лет в одной комнате. Рублик сбегал из клетки при первой возможности – только для того, чтобы забиться в тесную щель между шкафом и стеной. Сейчас Бубликов напомнил М. такого хомячка, и она сказала себе, что слова нужно выбирать осторожнее.
Они шли вдоль третьего пути, пытаясь угадать, где остановится девятый вагон. Вокруг было неожиданно тихо, еле слышно скрипел под ногами снег. Бубликов тем временем вспоминал, как когда-то очень давно он с родителями переехал в маленький холодный городок и как они с папой каждое воскресенье вставали в девять утра, чтобы выйти из дому пораньше и купить марки. Городок и правда был очень маленьким, таким, что ни трамваев, ни троллейбусов в нем не было, а у автобуса был единственный маршрут, так что даже номера ему не досталось. Но, вспомнил Бубликов, в почтовом отделении, как ни странно, была куча негашеных серий из разных стран, а раз так, то они с папой решили собирать марки. И каждое воскресенье, хорошая погода или плохая, выходили из дома – отец в черном тулупе, а маленький и круглый Бубликов в мохнатом малахае, пуховике и валенках – и отправлялись в большое, по меркам маленького Бубликова, путешествие: сначала за новой серией марок, а потом в библиотеку, взять книжку.
Предполагалось, что отец и сын во время таких прогулок общаются по-мужски. И отец, в частности, делится с сыном мужской мудростью. Но сколько ни силился Бубликов, ни одной мужской мудрости он вспомнить не мог. Пока было относительно тепло, они с папой болтали о всякой ерунде, а зимой, которая в маленьком холодном городке продолжалась девять месяцев в году, молчали, если не считать папиного «куртку застегни» и «рот не открывай». Может, это и была мужская мудрость, спросил себя Бубликов, и сам же себе ответил, что вряд ли. Разве что «не сиди на холодном», но это, кажется, было позже, когда они с отцом перестали собирать марки.
БУБЛИКОВ КАК ЖЕНИХ
– А если твой отец вдруг спросит, почему я на тебе не женюсь? — спросил Бубликов. — Что я ему скажу?
– Это ты у меня спрашиваешь?! — выдохнула М. холодным облаком.
– Ну, ты ж его лучше знаешь, твой отец, а не мой, — пожал плечами Бубликов, явно не чувствующий, что к его внутреннему хомячку за плинтусом уже протянулись холодные хозяйские руки.
Когда они познакомились, М. временами казалось, что Бубликов над ней издевается, но потом она поняла, что ему просто не доложили каких-то ингредиентов. Иногда он бывал очень чутким, особенно по отношению к себе, но по большей части – бревно бревном.
– Ну так и скажи, — ответила наконец М., — что я для тебя недостаточно хороша, что тебе еще сто пятьдесят лет нужно подумать, что женитьба – это дело серьезное.
– Женитьба – это дело серьезное, — задумчиво повторил Бубликов, услышавший только конец фразы.
Он вдруг понял, что отец был тогда на деле лишь чуть старше, чем Бубликов сейчас. Мысль о том, что они с отцом почти ровесники, оказалась странной на вкус, и Бубликов решил подумать ее еще. Вот оно что, сказал он себе, вот почему он не передал мне никакой отцовской мудрости, потому что не было у него ничего. У меня же, например, нет. Может, у нас это семейное.
БУБЛИКОВ КАК ОТЕЦ
Надо сказать, отцовская мудрость была больной для Бубликова темой. Он бы и рад, как поведал однажды Бубликов случайному таксисту, завести каких-нибудь детей, но прежде чем заводить детей, хорошо бы понять, что именно ты можешь в них вложить, что именно ты можешь передать будущим поколениям, – и на этом месте у тщательного Бубликова случался затык. Потому что ну никакой отцовской мудрости, ничего такого, что его теоретические дети могли бы со слезами на глазах вспоминать в старости, он в себе ну никак не обнаруживал и не чувствовал.
– Ну вот рожу я детей, например, сообщил Бубликов слегка ошалевшему от неожиданной откровенности таксисту, — и что я им скажу?
Таксист был вынужден признать, что при таком раскладе сказать, конечно, явно нечего.
– А у вас, кстати, есть дети? — неожиданно перешел в атаку Бубликов.
Таксист был вынужден признать, что есть, двое – мальчик и мальчик.
– И что вы им говорите?
Таксист сказал, что ничего особенного детям не говорит, то есть он с ними, конечно, беседует, но ничего такого, никаких мудростей или других секретных сообщений.
– Вот видите, — сказал Бубликов и стал смотреть в окно. Он вдруг понял, что ему попался очень безответственный таксист.
БУБЛИКОВ КАК МУДРЕЦ
– Слушай, — сказал он М., вернувшись в реальный мир, — а отец делился с тобой какой-нибудь отцовской мудростью?
М. как раз пыталась решить, не обидеться ли ей за черствость, проявленную Бубликовым с женитьбой, но решила, что сейчас он все равно ничего не заметит, так что разумнее подержать обиду в уме, а потом, при случае, обидеться сразу за все. Правда, про отцовскую мудрость ответить было нечего. Родители М. развелись, когда ей было два года, папа почти сразу уехал в другой город и следующие 20 лет редко звонил и еще реже приезжал.
– Наверное, нет, — сказала М. — Если бы что-то такое было, я бы запомнила.
Бубликов кивнул. Идея встречать отца М. на вокзале и раньше ему не нравилась, но теперь, когда выяснилось, что отец М. ничем не мудрее бубликовского, стала совсем уж не привлекательной. Приезжает человек в Москву, усталый, еще неизвестно, какие соседи по купе попались, а тут – бах! – рядом с дочерью на перроне какой-то незнакомый крендель. Сейчас бы мне, подумал Бубликов, затеряться в этой метели или в крайнем случае сделать вид, что я случайно мимо проходил. Папа! Дочка! Папа! Дочка! А это, дочка, кто? А я Бубликов, здрасте, случайно вот проходил мимо вокзала, дай, думаю, зайду, вдруг приехал кто.
Бубликов раздраженно, словно отгоняя от себя белых мух, мотнул головой.
– Да ладно тебе, — сказала М. — Ну хочешь, домой иди, я сама встречу. Чего тебе мерзнуть.
– Едет уже, — показал Бубликов куда-то за спину М.
Там, вдалеке, действительно можно было разглядеть огни приближающегося локомотива. За следующие две минуты Бубликов мужественно не сбежал с места встречи еще тридцать тысяч раз. Потом поезд начал притормаживать, и выяснилось, что с местом приземления девятого вагона они не угадали, потому что в этот раз вагоны отсчитывались с хвоста. Пришлось бежать, отчего у Бубликова все тревоги временно выскочили из головы, а потом, когда они прибежали к девятому вагону и М. увидела знакомый, чуть сутулый силуэт, волноваться было уже поздно.
БУБЛИКОВ КАК БУБЛИКОВ
– Привет, пап! — сказала М., запыхавшись. — Пап, это Бубликов.
В другое время Бубликова бы резануло, что она назвала его по фамилии, но сейчас было не до этого. Обернувшийся на ее голос мужчина медленно перевел взгляд с дочери на Бубликова, который в этот момент пытался сделать вид, что совершенно случайно проходил мимо, и во взгляде этом не было ничего хорошего. Если бы у Бубликова был шарф, он бы прямо сейчас укутался бы в него до самых бровей. И все равно не чувствовал бы себя в безопасности.
Медленно, очень медленно, мужчина снял с правой руки перчатку и, не спуская с Бубликова глаз, протянул руку. Бубликов – также не отводя взгляд – чуть ли не наугад вытянул вперед свою правую руку и, ему повезло, не промахнулся, попал в чужую ладонь.
– Ну, здравствуй, — сказал отец М., сжимая руку все крепче.
– Здрасте, — сказал Бубликов, успокаивая себя тем, что ничего такого уж суперотцовского в отце М. нет, никакой тебе мудрости, только этот взгляд, как победитовое сверло (М., кстати, могла бы и предупредить; хотя она смотрит точно так же – мог бы и сам догадаться, дурачина). — Я обязательно на ней женюсь, вы не думайте чего.
Черт, зачем я это сказал, сразу же осекся он. Или я это не сказал, а только подумал? Или подумал вслух? М. тоже хороша: вот так вот взяла, как щенка, и в прорубь, мол, ко мне папа приезжает, давай встретим. Встретили вот! Что он обо мне подумает теперь? Что я идиот или что? Что я тюфяк? Рохля? Здравствуй, папа, это тюфяк! Здравствуй, тюфяк, это папа!
М. с отцом, казалось, ничего не заметили, может, Бубликов и не ляпнул ничего; наверное, не ляпнул, но ведь мог бы, чудом удержался, – и медленно пошли в сторону здания вокзала. Бубликов, занятый размышлениями о том, что он сказал, а что нет, оказался позади, ему пришлось догонять и, пока ужас не сковал все его члены, врезаться с разбегу между отцом и дочерью – Бубликов достаточно натерпелся сегодня, чтобы заслужить место в центре.
– Ну, — сказал Бубликов ошарашенному внезапным наскоком со спины гостю столицы, — как вам Москва? Нравится? У нас тут музеи, — Бубликов даже хотел уточнить, какие именно музеи, но вдруг понял, что все их названия вылетели у него из головы, — и метро. Многим нравится в метро, правда.
P.S. – Куртку застегни, простынешь, — буркнул отец М. и переложил чемодан в другую руку, чтобы Бубликову было удобнее идти в центре.
Иллюстрации: МАКСИМ САВВА