Избавляемся от детских обид

Юля ходила на консультации вот уже около полугода. Как ходила? Появлялась где-то раз в месяц, а затем исчезала. И каждый раз, когда она вновь переступала порог моего кабинета, приходилось начинать все сначала. Создавалось ощущение, что кто-то внутри нее категорически не хочет ничего менять. И это при том, что ей было, прямо скажем, скверно. Ее браку – пять лет, и последние два года она постоянно ловила мужа на изменах. Все консультации начинались с того, что Юля жаловалась на мужа, искала аргументы в пользу развода, а затем находила ровно столько же против. В этот раз она опять пришла со своими списками за и против. Но, перечислив парочку доводов, вдруг задумалась.

«Мне видится очень странная картинка, – нерешительно сказала она. – Из "Битвы экстрасенсов". Они рассказывали про пожар, в котором сгорели бабушка и внучка... Бред какой-то, при чем тут экстрасенсы?»

«Почему же бред? – возразила я. – А что за картинка?» «Ну... дом горит, все в дыму, а в углу сидит девочка», – ответила она. «А бабушка где?» – уточнила я. «На самом деле нет никакой бабушки. Есть я, которая смотрит на сидящую в углу маленькую девочку».
«И ты не хочешь спасти девочку?» – спросила я. Юля мгновенно отрезала: «Нет». А затем, чуть подумав, добавила: «Она глупая и наивная. Она должна умереть». У меня по спине побежали мурашки, лицо же моей клиентки не выражало никакого сомнения: губы вытянуты в узкую горизонтальную полоску, глаза чуть прищурены. Я поинтересовалась, понимает ли она, что пытается убить часть себя. Юля кивнула. Ее лицо выражало решимость избавиться от девочки, которая ей явно была отвратительна.

«Скажи, а почему тебе оказался так близок этот образ пожара?» – спросила я. «Не знаю. Говорю же, бред какой-то... Еще давно, в детстве, мне пару рад снился пожар, и я просыпалась в холодном поту. Еще как-то у соседей дом горел... Но я не видела этого, просто родители рассказывали». Она задумалась. «А! Еще у нас дом сгорел», – вдруг вспомнила Юля. «Ничего себе, ты забыла! – удивилась я. – Когда это было?» «Мне было двенадцать. Мы только-только осели в Москве. Купили дом за городом, сгрузили туда большую часть наших вещей и снимали квартиру. Папа уехал в командировку, а в доме случилось короткое замыкание. Дело было под Новый год, и праздник получился немного грустный». «А у тебя с этим домом что-то было связано?» – уточнила я. «Да нет, я же из семьи военных. Мы всю жизнь переезжали, и как такового дома у меня никогда не было. Но для папы это был удар. У меня потом даже возникла теория, что он тогда начал меняться. И эти изменения привели к тому, что он расстался с мамой». Пока Юля рассказывала, выражение ее лица начало постепенно меняться: ушла жесткость, глаза стали грустными.

«Нарисуй то, что ты видишь», – предложила я, протянув лист и ручку. Она нарисовала фигуру девочки, которая сидела, поджав колени, в углу некоей пылающей комнаты, и другую фигуру побольше, которая за этим наблюдала». «И ты готова дать ей сгореть заживо», – сказала я. «Да, я не хочу быть наивной и глупой. Не хочу верить всем. Все неправда!» – на ее глазах выступили слезы. А я, отметив про себя тот факт, что она перестала говорить о девочке в третьем лице, спросила, какой же она хочет быть. «Умной, рассудительной и все контролировать, – ответила она и добавила. – Как вторая "я" на рисунке». Поскольку прежней решимости в Юле уже не было, я позволила себе надавить: «Нужно спасти девочку!» «Тогда она опять начнет верить людям и ей будет больно, – возразила она. – Я не хочу, чтобы мне было больно». Но при этом взялась рисовать новую картинку.



Маленькая девочка стояла в том же углу комнаты, пожар был потушен, по обеим сторонам от нее лежали два тела. «А это трупы мамы и папы», – с деланной улыбкой сказала Юля. После чего уголки ее рта поползли вниз, и она закрыла лицо руками. «Что же это такое?! Мне тридцать один год, а я все никак не могу пережить развод моих родителей, который случился десять лет назад! Я бежала от него, бежала, надеялась в муже найти идеального папу, но в итоге он туда же!» – она заплакала. Когда она отняла руки от лица, я увидела перед собой совершенно другого человека. Эсэсовка, которая собиралась сжечь девочку, исчезла. Передо мной теперь была та самая девочка.

Она нарисовала два отдельных домика – для папы и для мамы. «А где девочка?» – спросила я. Широким росчерком обозначила землю, а под ней, глубоко-глубоко, «там где магма», пещеру, в которую усадила девочку. «Опять огонь. И опять ты ее хоронишь заживо», – сказала я. Юля взяла третий лист. Но смотрела на него и явно ничего не могла себе представить. Оторвав взгляд от бумаги, начала рассуждать: «Эта девочка не может жить в этом мире. Она слишком наивная. Ей все детство рассказывали о том, что существует верность. А потом выяснилось, что самые близкие люди ее обманули. Если я прощу мужа, то я буду как мама, которая закрывала на все папины измены глаза, пока он ее не бросил».

Мы стали говорить о том, что она использует чувство вины мужа, как своеобразный поводок. Ей кажется, что ситуация под контролем, хотя все разумные доводы говорят об обратном: их отношения продолжают портиться, и, желая подкрепить свою самооценку, он все чаще и чаще ходит налево. Юля призналась, что, устраивая скандалы, мстит не только мужу, но и папе. И что больше всего на свете боится оказаться такой же слабой и уязвимой, как ее мама. Восприятие ситуации в собственной семье и в родительской переплелись в ее сознании. Выход из замкнутого круга можно было найти, лишь разделив их.

Юля взяла ручку и нарисовала маленькую девочку, которую держала за руку «взрослая Юля», рядом – мужа и свою трехлетнюю дочку. Вдалеке изобразила два дома, в которых поселила папу и маму. Посмотрев на свое произведение искусства, осталась довольна. Юля перевела взгляд на гору смятой бумаги. «А давай это сожжем?» – предложила она. Я нашла большую тарелку и дала ей зажигалку. Вспыхнул огонь. Девочка Юля сидела и смотрела на то, как сгорает ее детская обида.