Быть милой: Алина Фаркаш об эпохе, которую у нас отнимает кризис

Они плохого не видели. Впрочем, этой девочке двадцать – она сама, брат, из этих.

Из тех детей, которых не кормили насильно в саду смесью из первого, второго и третьего. И не били за испачканную одежду. Тех, на которых надевали специальный костюм и резиновые сапожки, чтобы они могли вдоволь напрыгаться в лужах. Тех, родители которых не убивались на работе ради того, чтобы семья не умерла от голода. А если убивались, то потому, что было интересно строить карьеру. Благополучные дети благополучных родителей. Уверенные в своем будущем, белой зарплате и в том, что если будешь старательно учиться и хорошо работать, то все в твоей жизни сложится неплохо.

В это же время появилось много статей эйчаров об «обнаглевших миллениумах», желавших всего и сразу и слишком много думающих о собственном психологическом комфорте. С другой стороны медали – те самые миллениумы, которые добивались-таки и зарплат, и комфорта. Просто у них был тыл, и не было страха перед голодом. Они могли рисковать, могли торговаться, могли спокойно уходить в никуда, если их что-то не устраивало. И в работе, и в отношениях.

И вот в этот момент и родилась эта идеология. Быть милым. Быть порядочным. Быть хорошим и правильным. В мои двадцать мы ходили знакомиться с мальчиками в ночные клубы и на вечеринки. Современные двадцатилетние знакомятся в беговых клубах, на благотворительных марафонах или политических митингах. Они искренне уверены в том, что они имеют право менять этот мир. И в том, что они могут это сделать.

Когда я была редактором VOICE, я иногда получала письма: «У меня есть идея статьи, но я боюсь, что вы ее украдете. Как вы можете мне гарантировать сохранение моего авторства?» Меня такое ставило в тупик: зачем мне красть статью? Если она хорошая, то редакции будет гораздо выгоднее заплатить и заполучить себе нового хорошего автора. А если плохая – то она нам и бесплатно не нужна. Когда общество достигает некоторой точки благополучия – становится выгодно быть порядочным.

Понятно, что люди везде разные. В любой точке мира и во время войны и голода будут свои праведники, отдающие другим последний кусок хлеба. И в благополучнейшее время может вырасти редкостный гад и подлец. Но я говорю о тенденциях. О теории разбитых окон. Если на улице стоит дом с разбитыми окнами, весь покрытый граффити и потеками мочи, то вскоре в нем добьют оставшиеся окна. Если на той же улице стоит чистенький и аккуратный дом с целыми окнами, то никто не станет покушаться на его целостность. Такие эксперименты проводили множество раз – и каждый раз с одинаковыми результатами.

На этой теории построены многие социальные проекты. От улучшения имиджа нью-йоркской подземки: мэр распорядился каждую ночь перекрашивать вагоны, изуродованные вандалами. Днем их разрисовывали и царапали посетители, а ночью приводили в порядок. И делали это до тех пор, пока люди не привыкли к чистым вагонам и совсем не перестали рисовать на стенах метро. И до эксперимента в одной московской школе, в туалеты которой каждый день клали новую туалетную бумагу. Дети топили ее в унитазах, разматывали по школе, рвали на мелкие кусочки и изображали снег. Руководство школы каждый день убирало последствия детского варварства – и к утру вешала новые рулоны... И через месяц вдруг оказалось, что в этой школе – идеально чистые туалеты. С аккуратно висящей бумагой, на которую больше никто не покушался.

Вот, кажется, тогда, в докризисные годы, у нас у всех были чистые стены и мягкая туалетная бумага. Вместе с ними пришли чистые улицы, аккуратные подъезды, походы к психологам вместо психологического (и физического) насилия друг над другом, феминизм, толерантность и прочие спутники больших городов и благополучных стран.

Все эти изменения особенно ярко видны мне сейчас, после переезда в Израиль. Я тут встречаюсь с очень многими людьми, уехавшими в девяностых и застывших в том времени – и я долго не могла отловить для себя, сформулировать эту разницу в сознании, которая явно ощущалась, но сложно вербализировалась. А потом вдруг поняла: тогда было модно быть циничной. Ехидной. Острой. Не показывать слабость. Не быть лохом. Быть настороже. Быть сильной. Не той силой, о которой мы говорим сейчас – силой взрослого человека, который может извиниться, если был неправ, и простить другому его слабость и несовершенство. А сильной – в том смысле, что не дать себя в обиду, уметь ответить ударом на удар, ни в коем случае не показать другим ни своих слез, ни слабости.

Подозреваю, что новые кризисные годы породят совсем другую моду и другой тип людей, иной тип отношений. Если довести представление о кризисе и стратегиях выживания общества до абсолюта, то у нас есть только два пути.

Первый путь – в воспоминаниях одного человека, который мальчиком провел несколько лет в немецком концлагере. Он рассказывал, как однажды в лагерь привезли партию новых заключенных. Там были мальчики в настоящих кожаных ботиночках, поразивших автора, и женщины в красивых платьях и с изящными прическами. Они были милые и вежливые. Это были евреи из Франции – благополучный и нежный средний класс, не умеющий выживать. Они, по воспоминаниям автора, погибли первыми.

О втором пути говорит Виктор Франкл, известных психолог, который, будучи в концлагере, писал свою главную работу о механизмах выживания человека в ситуации запредельного стресса и нагрузок, превышающих все возможные физические и психологические пределы. Мне кажется очень важным один пример из его книги. Утром перед работой заключенные становились в очередь к умывальнику. Вода была холодная, текла тонкой струйкой. Можно было набрать маленькую кружку воды чтобы попить. Чтобы умыться, надо было снова встать в конец очереди. Так вот: у тех, кто тратил время и силы на то, чтобы отстоять в очереди еще раз и вымыть лицо, шансов на выживание было гораздо больше.

А еще у тех, кто занимался каким-то делом с большой целью. Писал книгу, преподавал музыку или математику детям из лагеря. Готовил побег. Грубо говоря – имел цель в жизни.

Мне кажется, что длительный кризис не может не изменить людей. Я думаю, что вскоре пройдет мода на бесконечную эмпатию, милость, нежность и трепетную вежливость. Закончатся хипстеры, смузи и митболы. Появится больше резкости и настороженности в отношениях между людьми. Возможно, мы вспомним, как наши родители снимали дворники с машины перед тем, как идти домой. И носили с собой магнитолу. Говорят, уже были случаи воровства дворников и дисков с колес машин. Мы, конечно, изменимся. Но мне кажется принципиально важным иметь ту самую большую цель. Мечту, которая позволяла людям выживать даже в концлагерях. И уж тем более позволит в нашей более-менее мирной жизни.

У меня кстати такая мечта есть. Я хочу, чтобы эпоха милых, нежных и непуганных людей вернулась и никогда-никогда больше не проходила.