«Я родила от насильника»: история от первого лица

«Я познакомилась с N, еще когда училась в школе. Он работал в ломбарде: оценивал вещи, которые представляли историческую ценность. Ломбард находился в том же помещении, что и магазин, куда я часто заходила за покупками.

То и дело он заговаривал со мной — ничего особенного, просто болтали о всяких пустяках. Пару раз он будто бы в шутку говорил, что, не будь я такой юной, он с радостью бы женился на мне. Я не думала, что он серьезно: во-первых, я убежденная иудейка и ни о каких романтических отношениях даже не помышляла, во-вторых, он мне казался очень взрослым (ему было лет 30), вызывающим доверие.

После выпускного я усиленно готовилась к вступительным экзаменам, и тогда N мне предложил свою помощь — он историк по образованию. Пригласил меня в кафе «просто поговорить» и дал номер своего телефона, чтобы я обращалась, если потребуется. Я ему ни разу не звонила. До тех пор пока на вступительных со мной не случилась беда.

Экзамены проходили в соседнем городе. В институте я оступилась и упала, даже сломала ногу — она так распухла, что я не могла наступать на нее. Преподаватель на руках отнес меня в медпункт, где мне сделали обезболивание, но больше ничем помочь не могли. Со сломанной ногой я отправилась пешком до станции, чтобы вернуться домой, потому что денег на такси не было. Мне становилось хуже — поднялась температура... Я попыталась было дозвониться маме, но она не подходила в телефону. И вот тогда я и набрала этого горе-репетитора.

Здесь хорошо бы сказать, что он «весь из себя в белом» примчался на таксомоторе и спас несчастную девушку, но на самом деле N просто предложил скинуть денег на такси. У меня тогда не было никаких кредиток, так что ковылять до станции все равно пришлось. Правда, в нашем городке он встретил меня на вокзале, вызвал такси и отвез в больницу, где мне наложили гипс. Очень гордился собой — герой же! После больницы привез меня домой».

«Некоторое время я пролежала дома, N меня навещал — приносил гостинцы. Неожиданно он стал говорить, что влюблен, пытался погладить, пользуясь тем, что у меня гипс, спрашивал, хорошо ли я к нему отношусь. Я сразу же сказала, что больше не нуждаюсь в помощи и прекрасно справлюсь сама, но он был назойлив.

В итоге, едва придя в себя, я сразу же отправилась к нему на работу, чтобы все прояснить. Сказала, что не собираюсь заводить с ним никаких отношений, и попросила, чтобы он прекратил ко мне ходить. Но N стал обвинять меня в том, что я сама соблазняла его — «наобещала всякого». Потом начал угрожать: говорил, чтобы теперь я ходила и оглядывалась. Я никому ничего не сказала, потому что боялась, что меня обвинят в том, что сама довела ситуацию до этого.

А он действительно то и дело ходил за мной по улице, продолжал то упрашивать, то угрожать.

В конце концов, я пришла к нему еще раз и стала просить оставить меня в покое. Встретиться нам пришлось на одной из его квартир.

Сначала он вел себя неагрессивно — пытался уговорить меня заняться с ним сексом, но очень скоро «скатился» в угрозы: говорил, что изувечит меня, и моего младшего братишку, и маму... Приставал, орал, потребовал, чтобы я разделась. Я сопротивлялась, но тело не слушалось, меня словно парализовало. Он заломил мне руки за спину, и я просто решила позволить ему делать всё, что он хочет. Решила представить себе, будто меня тут нет, я так делала у зубного врача, когда была ребенком.

Мне было больно, я плакала, но он тряс меня и орал, что так у него всё желание пропадает. И я отключилась — не помню, что я чувствовала. Помню тошноту.

А потом он меня запер».

«N держал меня взаперти несколько дней. Почти все это время я просто лежала лицом вниз, даже спать не могла, потому что боялась, что он воспользуется этим и изнасилует меня снова. N не скрывал, что хочет продолжать "отношения". Он заверял меня, что девушки всегда болезненно переживают потерю девственности, но на самом деле в глубине души я "сама этого хотела". В конце концов, я заорала, что покончу с собой, если он дальше будет меня домогаться.

Каждый раз, уходя, он закрывал квартиру на ключ. Сначала я думала, что можно попытаться как-то проскочить мимо него, когда он будет открывать дверь, и убежать, но я все еще хромала после перелома, так что догнать меня было бы легко. Я выходила на балкон, хотела выпрыгнуть, но квартира находилась на пятом этаже. Как назло, никто не проходил мимо окон, даже некому было крикнуть, позвать на помощь.

N понимал, что в конце концов меня придется отпустить. Он так боялся, что я сообщу в милицию, что стал меня задабривать: раскаивался, просил прощения, приносил мне море цветов и горы еды — всякие деликатесы, сладости. Это очень смешно, потому что я ненавижу пирожные и конфеты, но он даже не спросил меня о предпочтениях...

N говорил, что готов жениться на мне, обещал обеспечивать, устроить в коммерческий вуз, только чтобы я сказала родителям, что все произошло по обоюдному желанию. Я стала смеяться сквозь слезы: какое там желание! Мои родственники были уверены, что у меня гормональные проблемы, настолько я была равнодушна к интимным отношениям. Тогда он предложил вообще не затрагивать тему секса, мол, мы просто любим друг друга и хотим пожениться».

Насильники часто не испытывают чувства вины за совершенное преступление. Они склонны находить себе оправдания. В опросе 2015 года приняли участие 183 мужчины-насильника. Половина (51%) из них считали, что так или иначе ответственность несет женщина, 40% были уверены, что жертва получала удовольствие в процессе.

В 2006 году в Великобритании исследователи опросили 41 заключенного насильника. Половина из них высказалась, что «главная обязанность женщины — быть сексуально доступной для мужчин», и 44% заявили, что как мужчины они могут получить от женщины то, что хотят. Только 15% признались, что просто не смогли сдержать своего сексуального порыва.

«Я не знала, как мне поступить. После трех дней взаперти я была вымотана и готова на всё, чтобы вернуться домой. Помню, вроде бы он поехал со мной к маме и сказал, что мы влюблены друг в друга и планируем свадьбу. Всё это время мама меня искала, но старшим родственникам ничего не рассказывала. Про милицию, честно, не знаю. Может быть, она и ходила туда, а, может, была уверена, что я действительно влюблена в N. Мама — сложный человек. Я знаю, что она переживала. Возможно, просто растерялась и не нашлась, что делать дальше. Это тоже могу понять: я ведь и сама не нашлась.

Я помню, что мама не особо мне верила и переспрашивала, а я смеялась как дура. Потом махнула рукой — пусть всё идет, как идет. Сейчас вспоминаю свои чувства: ощущение было такое, будто меня продали в публичный дом».

«Подали заявление в загс, но его не приняли, потому что мне не было 18 лет. Я ужасно обрадовалась этому. А потом выяснилось, что я беременна. Я не могла сделать аборт. Родители мне всегда говорили, что ребенок живой с момента зачатия, а аборт — это убийство. И я в это верила, знала, что в семье никогда не будут ко мне относиться как к ч е л о в е к у, если стану убийцей. Несколько раз доходила до клиники и возвращалась, так ничего и не сделав. Из всех возможных решений я приняла очевидно наихудшее (но таковы правила жизни, когда ты стараешься быть умницей-ортодоксом) — фиктивный брак с насильником, "чтобы прикрыть позор", и сохранение беременности».

Жертвы довольно часто рассказывают об изнасилованиях, только спустя длительное время после совершения преступления. Голландское исследование 2015 года показало, что, как правило, «молчат» подростки в возрасте 12-17 лет и те, кого изнасиловал не незнакомец, а некто близкий. Подростки опасаются, что во всем произошедшем обвинят их.

«Когда мне исполнилось 18, мы расписались. Всё это время N вел себя как выставочный пудель: предложил жить у него, но даже во время беременности пытался приставать. Я жила дома, не с ним, но в браке. Забавно, что в школе я иногда думала, что останусь одна и у меня никогда не будет детей, потому что была уверена, что я некрасивая. И меня пугала эта мысль. Но когда перспектива материнства стала не иллюзорной, а настоящей, тут стало страшно. Я не готова была стать ответственным родителем, тем более у меня были младшие братья и сестры, так что я знала, каково это.

Рожать было страшно — мой персональный апокалипсис, но я прошла через него.

Так у меня появилась дочь.

N помогал нам финансово, но взамен требовал, чтобы я с ним спала, но я бы этого уже не вынесла — с тех пор у меня стойкое отвращение к интимной близости. Я отвечала, что не возьму с него ни копейки, но он больше не притронется ко мне. Я по-прежнему жила дома с родителями, но старшие родственники, кроме мамы, настаивали, чтобы я переехала жить к мужу, потому что теперь я — его ответственность и ему терпеть мои выходки. У меня не очень сладкий характер, и со временем я озлобилась. Иногда поддавалась на уговоры и переезжала к нему, а потом возвращалась домой, потому что не могла вытерпеть издевательств. Пару раз я сбегала посреди ночи: в чем была, с ребенком на руках...

Вот так и жили вместе периодами. Самое долгое, наверное, месяца два или три, потому что он постоянно бил меня «за измены». Я должна была одеваться очень скромно, не краситься и не общаться с другими мужчинами. Изменой считалось любое общение с противоположным полом один на один. Как-то раз он увидел, что я выходила из автобуса, и молодой человек мне подал руку и улыбнулся, тогда N меня так дернул за руку, что чуть не вывихнул ее.

Несколько раз он бил меня за то, что я вежливо общалась со своим зубным врачом. N утверждал, что у нас с ним мог быть оральный секс в кабинете. В последний раз я от него ушла, когда назвала его случайно именем коллеги, с которым много работала тогда. N сказал, что убьёт меня, если приду домой, разбил мой компьютер...

Пару раз к нам приезжали родные с его стороны, убеждали рожать еще детей, пока я еще молодая и привлекаю мужа. Поучали, что, если он меня не хочет, то нужно носить дома более открытые вещи, чаще подавать к столу мясо и разные «мужские» травы».

Недавно агентство «Михайлов и партнёры. Аналитика» провели социологическое исследование «Отношение россиян к феминизму и гендерному неравноправию». Согласно результатам этого исследования только 39% респондентов считают проблему физического насилия в семье актуальной для России, и примерно половина определяет домашнее насилие как частную проблему, которая должна решаться в рамках семьи.

10% участников не признают изнасилованием принуждение жены к сексу. 9% из отвечавших мужчин уверены, что иногда ударить жену или ребенка «полезно», и 7% считают, что домашнее насилие нужно прощать, если оно произошло «сгоряча». В 2017 году статья «Побои» была удалена из УК России. Теперь, согласно Кодексу РФ об административных правонарушениях, нанесение побоев или совершение иных насильственных действий, причинивших физическую боль, но не повлекших последствий, влечет наложение административного штрафа в размере от пяти тысяч до тридцати тысяч рублей, либо административный арест на срок от десяти до пятнадцати суток, либо обязательные работы на срок от шестидесяти до ста двадцати часов.

«Я пыталась развестись сразу, как только стала более или менее самостоятельной, но официально мы оформили развод, только через пять лет после регистрации. N не хотел меня отпускать, так что судебный процесс занял два года. Денег у меня не было, а у него были и деньги, и хороший адвокат... Мне помогали знакомые юристы и работники кризисного центра, но на суд я ходила сама. Сама же участвовала в прениях. Он хотел, чтобы дочь осталась жить с ним, но я выиграла все процессы.

Когда все закончилось, я поменяла все паспортные данные и сбежала в другой город, чтобы он меня не нашел.

Сейчас дочери 11, с ней у меня сложные отношения. Она долгое время думала, что я родила ее «из пробирки», но постепенно правда вскрылась. Она травмированный человек, и характер у нее тоже непростой. Время от времени она спрашивает, не «подох» ли «отец». Я понимаю, что это всё какой-то ужас и мрак, но какое у неё должно быть «правильное» отношение, я не знаю.

Сейчас она пишет рассказы, рисует комиксы. И главный герой у нее всегда очень мягкий, сентиментальный, безопасный... как кот Леопольд. А главная героиня всегда гипертрофированно сильная, вооруженная до зубов».

«Я мечтала поступить во ВГИК и быть сценаристом. Но все мечты пошли прахом. Я винила себя за то, что произошло. Вот есть же история про крепость Масада, которую осаждали римляне. Женщины оккупированного города убили себя, чтобы не достаться насильникам. Для меня это был очень важный пример в юности. Мне казалось, что надо было тоже убить себя, а я как-то недожала. Слабачка, думала я.

Были случаи, когда люди резко меняли отношение ко мне, просто узнав, что я «одинокая мама» в таком молодом возрасте. Расспрашивали из любопытства, а когда я рассказывала свою историю, говорили, что я всё сделала не так и вот они бы никогда такого не допустили... И я стала избегать общения».

«После развода мне пришлось удариться в бега. На новом месте было намного сложнее устроиться и найти работу, и депрессия постепенно пожирала меня. Мне стало казаться, что я уже туповата для учебы, да и времени на это особенно не было.

Сейчас я стараюсь заботиться о себе и своем эмоциональном покое. Всегда найдутся люди, которые не будут церемониться с человеком с такой биографией, как моя. Таким я ничего не рассказываю, для меня сейчас приоритет – мое спокойствие. После того что со мной случилось, я еще 7 лет носила с собой в сумочке нож, а недавно перестала.

Может, напрасно».

Фото: Shutterstock