Право на сочувствие: почему мы отказываем в нем другим и даже себе
Трагическая история Анны Старобинец на днях получила новый поворот: Анна перепостила странную рецензию, эмоциональный и явно необдуманный отзыв пресс-секретаря оргкомитета премии «Нацбест» Аглаи Топоровой в Фейсбуке (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) на книгу Старобинец «Посмотри на него» (книга вошла в финал премии). Пост начинался с грубого анекдота про выкидыш. (Напомню, книга Старобинец — о том, как жить, если у будущего ребенка несовместимый с жизнью диагноз.) Начинался с анекдота, а продолжался обвинениями автора в спекуляции. Неродившегося ребенка при этом называли «фрагментом тела женщины».
Позже пост был удален. Извинений ни от оргкомитета, ни от автора отзыва не последовало. Сама Аглая Топорова позже прокомментировала происходящее так:
«Я так понимаю, что два дня назад я, сама того не желая, нарушила один из этих принципов: "не трогай говно, оно и не воняет". Я не была к этому готова ровно потому, что не считала никого из участников ситуации говном. Но жизнь оказалась гораздо интереснее моих мыслей. Дальше даже страшно рассказывать».
Отсутствие извинений меня не удивило. Удивило другое: волна антисочувствия по отношению к Старобинец в комментариях и репостах. Собственно, о ситуации я узнала из одного такого поста. Люди (многих я знаю лично, они далеки от черствости душой), не сговариваясь, пишут о своем неприятии книги Старобинец и автора лично; и следом идет фраза-шаблон, слышанная мною сто раз по самым разным поводам: «Она манипулирует». Удивил не сам факт таких комментариев (люди пишут что угодно), а их количество и единодушие комментаторов.
Потом я поставила себя на их место и, кажется, поняла, в чем дело.
Старобинец описывает пережитое ею лично, и ее опыт похож на опыт тысяч и миллионов женщин в нашей стране. У кого-то хватает ресурсов откупиться от бесплатной «карательной гинекологии», у кого-то нет, но все понимают, о чем идет речь и что описанное в книге — подлинный опыт.
При этом далеко не все из переживших подобное имеют возможности это описать. Не у всех есть любящие друзья и знакомые. Не все могут уехать за границу и там жить. Не у всех есть талант, и не все даже из имеющих талант добиваются известности.
Вот есть две женщины. Одна Анна Старобинец, другая — комментатор с похожим опытом. Они обе прошли через один и тот же ужас. Но одна получает поддержку от друзей, знакомых, незнакомых, а другая получает от медсестры «трахаться тебе не больно было» - и на этом все. Если вторая еще и не привыкла рефлексировать, анализировать свои чувства и действия, неудивительно, что она возненавидит первую. Вторая женщина не виновата, и она, несомненно, достойна сочувствия, — вот только не всегда может его получить. Ведь ей негласно запрещено жаловаться.
Ревность, «почему ее жалеют, а меня нет», «а у меня было хуже, но я молчала», — здесь, помимо частных человеческих эмоций, есть общественно значимый компонент представлений о том, как должно быть, кто и на что имеет право.
Интересно, что комментаторы, которые обвиняют Старобинец в манипуляции, исходят из того, что жалость является чем-то им навязанным, предписанным. Как будто их эмоциональная сфера им не принадлежит. Как будто есть некий правильный, должный образец, как переживать горе, и необходимо его соблюдать, чтобы окружающие — в частности, комментатор — были довольны.
Это очень странно, но явление слишком широко распространено, чтобы можно было просто от него отмахнуться.
Мне кажется, я набрела на секрет, как сделать так, чтобы всех отпустило. Это не обязательный для всех закон, а просто возможный способ думать о подобных ситуациях.
Право на сочувствие предлагаю, по аналогии с избирательным, рассматривать как пассивное и активное. Пассивное — это когда вы имеете право на сочувствие других. Активное — это когда вы имеете право сочувствовать кому-то сами. Обратите внимание, что «имеет право» принципиально отличается от «обязан». Правом человек может и не пользоваться. Это очень просто.
Любой человек имеет право чувствовать что угодно, при условии, что проявления этих чувств не нарушают закон, а значит, права других людей. Если проявления его чувств вам неприятны — ну, отойдите, не давайте человеку денег, не давайте ему этого самого сочувствия, ради которого он «манипулирует». На вас право чувствовать что угодно распространяется тоже: вы имеете право в том числе на отвращение и злобу вместо «правильной» жалости.
Любой человек имеет право на сочувствие других. Это не значит, что ему все обязаны; это значит, что он имеет право об этом сочувствии попросить. Прийти к людям, к близким или далеким, и сказать: люди, мне плохо. Правда, в России ему грозит ненулевая опасность вторичной травмы, потому что здесь грубость и жестокость не наносят тому, кто их проявляет, репутационных потерь. Эти самые люди могут сказать ему, как Игорю Вострикову: «Да ты пиаришься на горе». А могут и действительно посочувствовать, поплакать с ним вместе, сказать: «Да, я знаю, что это такое». На оба варианта другие люди имеют полное право, смотри пункт первый.
Если моя концепция кажется вам спорной, давайте проведем мысленный эксперимент: представим, что этих прав нет ни у кого, включая вас.
Когда вы раздражены или расстроены, другие люди грубо требуют вас прекратить, обесценивают ваши переживания («да у тебя-то ерунда, вот у меня...»), обвиняют в манипуляциях, в некоторых случаях — требуют вопреки всему натянуть на лицо улыбку: «Настроение оставила за дверью, здесь ты на работе». А когда вы заговариваете с кем-то о своей беде, большой или малой, вам говорят: «Вот когда у меня было то же самое, я молчала». Какая связь вашей ситуации с чужой жизнью и почему чужое поведение должно быть для вас образцом, не уточняют.
Упс. Я хотела описать фантастический мир, а получился реальный: так действительно иногда происходит. От распространенности абсурд быть абсурдом не перестает. Но мы же договорились, что описанные выше права — не законодательная норма, а способ смотреть на мир. Какой вам нравится больше? При котором вам затыкают рот и не признают вашего права чувствовать горе, радость, гнев, что угодно? Или когда вы сами признаете права других?
И в заключение — что бывает, когда человек «правильно» молчит. О болезни замечательного дизайнера Игоря Исаева (марка Grunge John Orchestra.Explosion) я узнала уже после его смерти от рака летом прошлого года. Никаких постов в соцсетях, никаких сборов денег, только слова «а потом я заболел» в интервью Be In. Когда я рассказала об этом знакомой, та похвалила Исаева: вот, мол, какой молодец, мужик!
Знаете, я бы предпочла, чтобы Игорь Исаев не был таким молодцом. Тогда он мог бы остаться в живых. Способ завоевывать одобрение окружающих молчаливой смертью лично мне не подходит, и любимым людям я его тоже не желаю.
Поэтому, как в «Зеркале»: я — могу — говорить.
