Вера Полозкова о смешном и серьезном

Знаю анекдот, но он грустный. Одесское кладбище, стоят вплотную друг к другу две надгробные плиты. На первой написано «Здесь лежит Леня Цидис, король наперсточников Молдаванки». На второй, мелко: «Ну или здесь».

Юмор для меня – это то же, что и рифма, – неожиданное сочетание точных слов.

Смешно, когда друзья рассказывают, как они в детстве слышали всем известные песни. Вместо «Хотят ли русские войны» – «Котятки грустные больны»; «Как рано он завел свинью, печальная Эстония» и «Знает седая дочь/Все папины тайны».

Некоторые неудачи даже сил прибавляют. Конечно, когда друзья предают, жить не очень тянет, но когда завтра премьера, а ты валишься с каблуков с отвесной декорации на прогоне – это только раззадоривает.

У меня вызывают улыбку дети близких друзей, мамины записки («Ешь суп и мудрой будь»), кошки, совпадения и периодичность, с которой я покупаю книги о том, как распределять свое время и все успевать.

История моей первой любви началась в пятом классе и длилась до десятого. Прекрасно было то, что наши семьи дружили, и мы ходили друг к другу на дни рождения и дарили важные книжки. А плохо – то, что она была безответная, и все мои валентинки так и канули. Зато теперь он вырос в юного красавца, молодого Элвиса, и мы время от времени пьем какао вместе и обсуждаем изменившееся за восемнадцать лет.

У меня в двадцать детство не закончилось. Я только тогда осознала, что оно наконец началось: можно перестать мучительно зависеть от воли взрослых, казаться умнее, сознательнее и лучше, чем ты есть, доказывать правоту и пробовать действительность на прочность. Можно уже устроить себе такое детство, о котором ты только мечтала. Наконец родители – это родители, а не небожители, тираны и надзиратели попеременно. Ты свободен от необходимости самоутверждаться каждым жестом. Вот оно и длится, мое детство, я исполняю последовательно все свои детские желания.

В трудные моменты жизни я вспоминаю о том, что Борис Борисович Гребенщиков в песне «Феечка» поет: «Любая весть изначально благая, просто ты к этому еще не привык».

Самое непростое решение, которое я приняла, – не общаться с человеком, которого любила и который мучил.

Я разочаровываюсь нечасто. Ну это ты ведь сам себе больно делаешь: придумываешь что-то, что не соответствует действительности, а потом горюешь, что оно тебя предало, хотя на самом деле было таковым с самого начала.

Важным итогом 2012 года будет двойной альбом – «Знак неравенства/Знак равенства», записанный с моей группой. Такого плотного общения с музыкантами у меня не было никогда в жизни.

«Практика» – любимейший театр. Два года мы играли в нем спектакль «Стихи о любви», постоянно собиравший аншлаги. Теперь второй спектакль – «Избранное», играем его в «Политеатре» в Большой аудитории Политехнического, где в двадцатых читали Есенин, Северянин и Маяковский, в шестидесятых – Ахмадулина, Рождественский и Вознесенский. Чтобы читать там, нужна другая смелость, другая интонация, другая движущая сила.

Любовь приносит боль, когда обманывается, разменивается на мелочи или дает понять, что проходит.

Страшно – это когда ты думаешь, что можешь умереть раньше, чем успеешь что-то главное.

Говорят, что девушки бывают или умные, или красивые. Я вот уверена, что если они добрые, то это сразу больше и ума, и красоты. Когда умные и злые, красивые и злые – это тоска. Женщина – это поле и пространство, которое она создает. Если она вроде бы очень простая, а вокруг нее уют и покой, все расцветают – это мой идеал. Хочется верить, что я умею смешить, утешать и слушать, а уж что из этого ум, а что красота...